Не хочу быть полководцем - Страница 99

Но название неважно — главное, чтоб появились сами ревизоры. Наказание, если контролеры увидят непорядки в службе, тоже душевное и доходчивое. Я поначалу вписал кнут, потом вспомнил Ярему, поежился, почесал оставшиеся на спине после экзекуции шрамы и заменил кнут на рубли, но Воротынский переиначил, заявив, что эдак они еще останутся должны казне, а кнут для учебы самое то.

Вспомнив еще одну знаменитую фразу о тактике выжженной земли, я предложил и другое новшество — регулярно запаливать степь. К осени трава там высыхает до звенящей белизны, но неприхотливые татарские лошадки могут прокормиться и на такой, им не привыкать. А надо, чтоб они дохли с голоду. Получалось, что тем самым мы обезопасим себя от осенних набегов. И вновь не просто предложение, но с определением конкретных сроков и лиц, ответственных за это — кто, где и когда устраивает пал.

Воеводам и станичным головам тоже от меня досталось. Теперь они полностью отвечали за своевременное и качественное обеспечение своих подчиненных хорошим транспортом, то есть резвыми лошадками, вплоть до того, чтобы брать их даже внаем.

Доказал я Воротынскому и необходимость увеличить не только количество разъездов, но и штатную численность каждого. Мало четырех человек в разъезде. В обычное время — да, а если появился враг и надо посылать гонца за гонцом? Да тут десяток нужен, не меньше.

— Казна не потянет, да и государь заупрямится, — категорично заявил князь. — Надо, чтоб и надежно, и без лишней деньги.

— Сейчас, после того как Москву спалили, самое время! — горячился я. — Пока «крапивное семя» напугано, оно особо скупиться не станет, добавит рублевиков.

— Добавит, да не столько. У тебя и вовсе выходит — на каждые четыре рублевика ныне надо еще шесть накидывать. Уж больно много. Тогда вовсе ничего не дадут. Хватит и… шести человек.

На том и остановились.

Относительно прибавки к жалованью Воротынский тоже воспротивился. Ссылки были прежние — поднимется на дыбки Казенный приказ и выставит железный неубиенный во все времена довод: «Убыток государю». Тыканье пальцем за окошко, в сторону руин, и пословица «скупой платит дважды» не помогли.

Правда, пунктик об увеличении земельных наделов я пропихнул — все равно украйные рубежи в запустении, но кто-то вякнул царю, что северская земля больно урожайная, дает много хлеба, а потому позже, на окончательном утверждении, вычеркнули и это, да еще попеняли князю, что он это сделал специально. Мол, свои земли — Перемышль, Одоев, Воротынск, Новосиль и прочие государь забрал под себя, так ты ныне по своей злобе норовишь у него их выхватить, чтоб ни себе ни людям. Вообще-то предложение было как раз наоборот — раздать людям, то есть сакмагонам, да и то не всю, но…

Однако этот пункт стал, пожалуй, единственным, который подрубили на обсуждении. Что же до остального, то царь, внимательно выслушав текст, коротко заявил: «Дельно писано. Ни убавить, ни прибавить. Неужто сам до всего домыслил?» И впился пронизывающим взглядом.

— Лгать я не стал, ибо грешно, — рассказывал Михаила Иванович. — Но, памятуя о твоей просьбишке, умолчал кое о ком. Ответствовал же, что ни строки мною самолично не написано — подьячие трудились, а вот сказывал им словеса я сам. Все до одного.

«Ишь ты, просьбишку мою он вспомнил, — криво ухмыльнулся я. — Это еще как посмотреть, чья просьбишка была».

Но во всем остальном, отвечая царю, Михаила Иванович не солгал, сказав истинную правду. С документом мы чуток припозднились, но, учитывая, что теперь их, по сути дела, стало два — помимо расклада откуда, сколько, на какой территории, в какие сроки и прочее — мы ведь готовили, можно сказать, устав самой службы, под этим предлогом просить отсрочку было допустимо и карой за задержку сроков не грозило. Иоанн Васильевич только усмехнулся и вяло махнул рукой, вымолвив, что, так и быть, до зимы с князя ничего не спросит. Но мы уложились раньше. Я — гораздо раньше, однако, прочитав мой текст, Воротынский хоть и одобрил его, но…

— Писано знатно, — вздохнул он, похвалив. — Словеса будто в колокол набатный бьют. У нас так-то нипочем бы не вышло.

Я засмущался. Стиль — заслуга не моя. Вспомнился мне мой бывший взводный еще по училищу, вот я его и скопировал, чтоб все звучало жестко и рублено, по-военному.

— Токмо как-то оно у тебя все просто изложено. Излиха просто. Не оценят таковское в Думе. Выкрутасов бы поболе.

«Это и я так могу», — презрительно хмыкнув, нагло заявил Промокашка Шарапову.

— Я-то вижу, сколь ты трудов вложил, — мягко заметил Воротынский, — но для прочих оно… — И вынес окончательный, категоричный приговор: — Не пойдет! Сразу видать, что иноземец длань приложил. Переписать надобно.

Вот так. Вначале «во здравие» и тут же «за упокой». А я-то старался, я-то надрывался, выписывая каждую строку, чтоб чеканно. И не набатным звоном колоколов они были — барабанной дробью. Мерно, увесисто, четко. Эх, прощай мои труды понапрасну.

Горькую пилюлю князь подсластил. Не знаю уж, он то ли и впрямь так считал, то ли попросту решил поднять мне настроение:

— Оно, конечно, у тебя словцо к словцу подогнано так, что и комару в щель не забраться, все так. Но вот беда. Ты, фрязин, хошь и умен, но умок твой для Руси негож. — И добавил, сопроводив очередным тяжким вздохом: — А зря.

«А чего ж тогда сыграть-то?» — растерянно спросил Шарапов. «Мурку!» — выдал пожелание Промокашка, и Шарапов послушно…

Нет, я не Шарапов и своего текста не переделывал. Да и не мог я писать не словами, но словесами, то есть, чтоб полностью по старине. Не мог при всем желании, поскольку для меня те же юсы, ижица, фита и ферт все равно, что китайские иероглифы. Впрочем, Воротынский и не настаивал. Главное, что все имеется, а изменить порядок слов, чтоб звучало заковыристее, да поменять сами слова — задача не из сложных. Поэтому «Мурку» я не играл. За фортепьяно сел сам князь и, глядя в мои ноты, на следующий день самолично принялся барабанить по клавишам, то есть диктовать подьячим окончательную редакцию.