Не хочу быть полководцем - Страница 69

— Что до моего опыта, государь, то он и впрямь невелик, однако ж поболе, нежели у твоих молодцов, кои мой десяток проворонили. Хорошо, что мы свои, а что было б, коль на нашем месте татаровье оказалось?

Царь помрачнел, очевидно представив, что было бы, а Балашка, гордо выпятив грудь, продолжил:

— И твой пращур, великий князь Дмитрий Иванович по прозвищу Донской, стоя на Куликовом поле, на родовитость моего прашура, Дмитрия Михайловича, не глядел, а воев ему доверил.

Иоанн Васильевич засопел и зло ответил:

— Много там Дмитриев Михалычей было, на Куликовом поле. Всех не упомнить. А Донской — один.

— Один, — согласно кивнул Балашка. — А Дмитриев Михалычей и впрямь много. Токмо пращур мой, Боб-рок-Волынец, тоже один был.

Царь побагровел — а может, мне это показалось из-за неровного пламени факелов, освещавших его лицо, — недобро прищурился, некоторое время пристально вглядывался в веснушчатое лицо, после чего угрожающе пообещал:

— Я запомню тебя, бойкий. Ты от кого род свой ведешь?

— Батюшку покойного Григорием сыном Савельевым кликали, — не смутился парень. — Прадеда Игнатием окрестили, он Семенов сын, ну а дед Семен… — Он недоговорил, широко разведя руками — мол, сам знаешь.

— Стало быть, ты из седьмого колена, — задумчиво протянул царь. — То славно. А я, ежели от Дмитрия нить тянуть, из шестого. Только у меня чтой-то не видать Боброков. У тебя, часом, стрыев там нет? Ато, можа, подкинул бы на разживу.

Стоящие подле царя угодливо засмеялись незатейливой государевой шутке. Годунов, которого я приметил поблизости от царя, тоже усмехнулся, но сдержанно. Балашка не улыбался.

— Два моих стрыя за Русь голову сложили, — печально заметил он. — И батюшка тож. Один токмо Русин и остался. А так из родичей и еще двое имеются — Яковец Крюк да дальний совсем, боярин Михаила Иваныч Вороной-Волынский. Токмо он от младшего сына Давида корень ведет, а мы все от старшего, от Бориса.

— Вот яко внучата честь своих дедов блюдут, — поучительно заметил царь, поворачиваясь к своему окружению, и распорядился: — С собой молодцев возьмем.

Гнев его, судя по лицу, пропал, и он вновь обрел благодушное настроение.

Как ни странно, приказ сопровождать государя, то есть находиться в его свите, не вызвал у наших ратников ни особой радости, ни энтузиазма. И снова Балашка не смолчал:

— Полки твоего повеления ждут, царь-батюшка…

— Повеления, — проворчал Иоанн. — Без моего повеления шагу ступить не могут. Нешто самим не ясно? Коль проворонили басурман, так пусть догоняют. Ладно, отряди пяток своих, да завтра поутру этих заблудших овец…

— Ныне, государь, — смело поправил Балашка. — Ныне их отправлять надобно.

Царь раздраженно посмотрел на дерзкого воина, осмелившегося его перебить, и я заметил, как его правая рука, пока еще нерешительно и медленно, потянулась в сторону рукояти сабли.

«Ну все, — уныло подумал я. — Сейчас кое-кому подрежут крылья, а следом, как на птичьем дворе, полетят головы. А жаль. Парень-то хороший».

И я ляпнул:

— Он это к тому, царь-батюшка, что у заблудших овец завсегда бараны в вожаках ходят, потому они и заблудшие, без твоего повеления сызнова не туда зайти могут.

Иоанн перевел мрачный взгляд на меня.

«А вот теперь тебе точно конец», — сказал Чапаеву внутренний голос.

«Интересно, сразу пришибет, чтоб не мучился, или?.. — подумалось мне. — Наверное, сразу, палачей-то у него здесь нет. Или прихватил? И кой черт тебя за язык дергал? А откуда мне было знать, что у него напряженка с юмором!» — огрызнулся я, с тоской замечая, что царское окружение тоже тянется к оружию, уже чувствуя, куда клонится дело.

Самому мне за саблю хвататься бесполезно. Все равно выхватить не успеть. Да и нельзя. Мало того что весь десяток порубят, так еще и гонца забудут послать.

«Так и останутся наши полки у Оки, — скаламбурил я и заметил: — И Родина никогда не узнает о последней строчке поэта, родившейся в его голове за секунду до трагической гибели. М-да-а, мир и впрямь переменчив. Не успеваешь оглянуться, как он уже иной…»

И тут царь захохотал. Он не смеялся — скорее ржал. Было в его хохоте что-то нервно-истерическое, словно он выплевывал вместе с ним то напряжение, в котором Иоанн находился. Ржало и его окружение, хотя уверен — добрая половина из них моей шутки так и не поняла. Улыбался и Годунов. Отсмеявшись, Иоанн вновь впал в благодушие.

— Пяток из своего десятка отправь, — велел он Валашке. — Окромя ентого. — И ткнул в меня пальцем.

Я похолодел. Только этого мне еще не хватало. Однако на мое счастье откуда ни возьмись снова появился славянский бог удачи Авось. На этот раз он воплотился в гонца на взмыленном от дикой скачки коне. Оказалось, что татары даже ближе, чем мы только что доложили, — всего в нескольких верстах от царского стана. Прислал весточку бывший царский шурин, князь Михаил Темрюкович Черкасский, доверив эту новость своему соплеменнику, то есть выглядел гонец далеко не по-русски, и внешностью, и одеждой больше смахивая на татарина. Лихорадочные сборы в дорогу отвлекли внимание царя от моей скромной персоны, и больше он обо мне не вспоминал.

Ту ночную скачку я запомню надолго.

«Мелькавшая далеко внизу земля пугала Маугли, и сердце замирало от каждого страшного рывка и толчка».

Но это поначалу я боялся вывалиться из седла. Потом перестал — не до того. Если судить по шишкам на моем седалище, то со столбовой дороги мы свернули где-то через пару часов пути, а если оценить их качество и подсчитать количество, то напрашивался вывод, будто мы на нее и вовсе не выезжали, хотя вроде по сторонам что-то изредка мелькало.