Не хочу быть полководцем - Страница 43

К оглавлению

43

— Да, может, она подурнела с тех пор?

— С чего это дочка моей сестричны подурнеет?! — возмутился князь. — У нас, Воротынских, что ни девка, то краса неописуемая. Ну и Долгорукие тож не из последних. Вот вместях и сотворили диво дивное.

Сердце почему-то принялось так отчаянно колотиться, будто хотело вырваться из груди. В висках звенели колокольчики, а по затылку словно лупил какой-то назойливый кузнец, но я все равно спросил как можно небрежнее:

— А что, и впрямь ее батюшку тоже Андреем зовут или мне послышалось?

— Отчего ж послышалось. Так и есть. Андреем Тимофеевичем. Последний он у Тимофея Владимировича. Да я тебе сказывал по дороге туда. Али запамятовал?

— Запамятовал, — сконфуженно сознался я. — Как есть запамятовал. — И пожаловался: — Уж больно крепкий медок у Никиты Семеныча. Аж с ног сшибает. До сих пор голова кружится.

— И как я тебе сказывал, что ее поезд о позапрошлое лето близ Ведьминого ручья чуть тати не перехватили, тоже запамятовал? — подивился Воротынский. — Это когда Андрей Тимофеевич замуж ее пытался за дмитровского княжича выдать, за Василия Владимировича, — уточнил он.

— Тоже, — одними губами произнес я, не в силах дышать, и блаженно пролепетал: — Близ Ведьминого ручья… тати… и не замужем… ну надо же. И как это я все… запамятовал?.. — В эту минуту мне больше всего хотелось попросту расцеловать этого немолодого человека с пышной окладистой бородой и седыми висками. Его, потом всех слуг, что сопровождали нас, закончив сексуальный порыв души лошадиными губами. — Ох запамятовал, князь-батюшка. — И от избытка чувств я весело засмеялся.

Глупо, конечно, но сдерживать себя в тот момент я не мог, заливаясь от хохота и утыкаясь в конскую гриву.

— Эва, как тебя с русского меду развезло, — неодобрительно крякнул князь, но потом тоже сдержанно улыбнулся — уж очень заразителен оказался мой смех, и снисходительно заметил: — Сразу видать, фрязин.

А я продолжал хохотать.

Кстати, так и не пойму, с чего я взял, что Яковля — похабная фамилия. Очень даже хорошая. Просто отличная, если вслушаться. И сам он мужик весьма и весьма — гостеприимный, приветливый, и вообще душевный парень. А жена у него просто красавица — милая, домашняя, хлопотунья…

Славные они люди, дай бог им счастья…

Глава 9
ЕДУ К ЛЮБУШКЕ СВОЕЙ

Ради приличия я после того вечера решил выждать три дня. Большего сроку отпускать не стал — все равно бы не выдержал. Мне и эти дни показались за вечность.

На четвертый день я подошел к Воротынскому и твердо заявил, что еду в Псков, куда знакомый купец Франческо Тотти должен был доставить мне с родины денег. Ждать он меня не станет, а о закупке товара у него договорено заранее, поэтому если я не появлюсь в срок, то он уедет обратно, а я останусь у разбитого корыта и в следующий раз увижу его лишь через год.

— Погоди-погоди, — насторожился князь. — А как же сакмагоны, кои уже подъехали? Ты уедешь, а их-то кто опрошать станет?

Хо-хо, вспомнил. Я что, зря эти три дня гонял подьячих? Мы ж всех сакмагонов опрашивали вместе, а в последний день я вообще только контролировал процесс. И забыть мои помощнички ничего не могут: все подготовленные мною вопросы имеются в листах — бери и читай, а потом записывай ответы. Легко и просто.

— Пока они и без меня управятся, — заверил я. — Опросные листы я им отдал, а потому у них дело легкое. Ну а когда они всех опросят, к самому главному я уже вернусь, чтоб свести все воедино. Им ведь с рубежниками все одно не меньше месяца, а то и двух говорить, и раньше не поспеть. — И для надежности веско повторил: — Главное — свод.

Воротынский еще упрямился, но я дожал его, заявив, что к началу основной работы мне надо иметь не просто свежую, но очень свежую голову, а с той, что сейчас болтается на моих плечах и озабочена отсутствием денег, никакого свода не получится.

Князь вздохнул, прикинул, проникся — сам вечно без денег — и нехотя дал «добро». Однако едва я заикнулся о грамотке для его племянницы, как он тут же снова замахал на меня руками:

— Ишь чего удумал! Так ты и до Пасхи не вернешься, а там распутица, и все, не раньше лета. Обойдется она без грамотки. Опять же я совсем недавно, о прошлом годе, весточку ей посылал. Что ж теперь, кажное лето с ей сообщаться?

— Последняя родня, — пытался я урезонить его, но ничего не помогало.

— И думать не моги! — бушевал Михаила Иванович. — Это ж крюк поболе полусотни верст. Нет, нет и нет! И без того опаску держу, что до распутицы не поспеешь. Шутка ли, три дня назад Кикиморин день миновал…

Вообще-то только буйное воображение русского народа могло додуматься до того, чтобы поместить святого за грехи в ад — я имею в виду святого Касьяна, день которого отмечается двадцать девятого февраля, или вот как тут — обозвать Маремьяну праведную, день которой отмечался семнадцатого февраля, Маремьяной-кикиморой. Но мне не до изысков буйной отечественной фантазии — я считаю, старательно загибая пальцы. Зрелище деловито загибаемых перстов завораживает князя, и он на время умолкает, настороженно следя за моими трудами. Наконец работа закончена и все пальцы, кроме указательного на правой руке, загнуты. Я торжествующе поднял руки вверх и показал Воротынскому.

— Все сходится. Если пойдет без задержек, то к концу марта вернусь.

Тон авторитетный и уверенный — дальше некуда. На самом деле я конечно же ничего не подсчитывал. На Руси это бесполезно. Тут надо отмерять не семь — семьдесят семь раз, и все равно завязнешь в середине какой-нибудь особенно широко разлившейся лужи. Или болота. Да мало ли где. Тем не менее князь проникся. Ворчать не перестал, но тон поубавил:

43