Не хочу быть полководцем - Страница 30

К оглавлению

30

Что с верой? Ты, Михаила Иваныч, никак обидеть меня норовишь, коль усомнился в моей стойкости?! Нет? Тогда почто вопрошаешь? Веру переменить — не рубашку переодеть. Или как у вас на Руси говорят: «Менять веру — менять и совесть». Неужто ты помыслил, будто я память моей дорогой мамочки… и предам?! Прости, князь, за слезу нечаянную. Веришь ли, там, в пыточной, когда меня истязали ученики самого Торквемады, не проронил ни одной, а тут…

Кто такой Торквемада? Дай-ка на ушко шепну. Вон отца невесты видишь? Ну а Торквемада точно такой же, только лысый. Был бы он жив, сам бы терзать принялся, но, по счастью, давно помер. Зато учеников оставил — тучу. Что за пытки? Ну, князь, у тебя и вопросы. Дыба, конечно. Хотя у них и без нее агрегатов хоть отбавляй. Ты слыхал что-нибудь про «Кровавую Мэри», «Апельсин в шоколаде» или про «Загар негра»? Ах, ты и слов таких не ведаешь.

А я не только слыхал, но и… Особенно жутка «Кровавая Мэри». Ее когда перепьешь, то потом… Что значит перепьешь? Это я сказал? Ах, нуда, там тебе вставляют в рот воронку и насильно вливают некий гадкий настой, который и называется «Кровавая Мэри». Очень потом мучаешься. Особенно наутро. А ты, видишь, и слов таких не слыхал. Что я тебе могу сказать, князь — счастливчик ты, ей-ей, счастливчик.

Да что ты говоришь — не счастливчик? А почему? Ах, и тебе не понаслышке ведомо, что такое неблагодарность? Что ж, князь, если так, то нам и вправду есть о чем поговорить, но… Пока время веселиться, князь, а потому давай-ка отложим мысли о грустном. Гони ее прочь, тоску-печаль.

Нет-нет, я не забуду своего обещания заглянуть к тебе в гости. Я очень редко что-либо обещаю, но уж коли дал слово, то оно крепче сабли из наилучшего булата, который когда-либо делали мастера-оружейники в славном городе Дамаске, и это тоже входит в то немногое, что я охотно перенял бы у неверных.

Уф, устал. Но, кажется, ничего не забыл. И про свою опалу, то есть свидание с инквизицией, тоже. Получить в руки зарубежный опыт — это одно, но если человек вдобавок еще и пострадал от вопиющей неблагодарности царя, то есть короля, ну да один черт, в смысле венец, то тут уже ощущаешь сходство судеб, а отсюда до родства душ рукой подать.

С учетом того, что работал, можно сказать, с листа, кажется, получилось неплохо. Разумеется, ничего этого — комиссия, границы от мавров и прочее — мы с Валеркой не разрабатывали. Пришлось понадеяться, что смогу сработать на голом экспромте, и вроде бы не зря.

А князь так ничего нужного от меня и не добился. А уж как вертелся, как умно, да с хитрым подходцем то с одного боку, то с другого выныривал, но все одно — никак. Впрочем, это ему казалось, что умно. На самом деле пер, как бык на красную тряпку, но тореадор был хитрее и вовремя отскакивал, не забывая издевательски помахивать плащом. Да, организовали, да, обеспечили, а ваш покорный слуга хоть и не был там в заглавных — годков маловато, но, несмотря на молодость, один из… Но остальное в гостях. Как приеду, так все и расскажу.

А он-то, наивный, обеспокоился. Ишь чего придумал — забуду я приехать. И не мечтай. Галопом примчусь. Хотя нет. Тут тоже торопиться ни к чему. Пусть потоскует, понервничает. Ничего страшного. Наоборот, на пользу…

В смысле, для меня.

Представляю, как он меня ждал эту неделю после свадьбы.

Ну ничего. Главное, что дождался.

Глава 6
КНЯЗЬ «ВПЕРЕД!»

Думаю, в те минуты, когда мы с князем Воротынским мило беседовали о том, о сем, короля Испании Филиппа II всякий раз охватывала безудержная икота. Говорят, она наступает оттого, что человека вспоминают. Я где-то читал, что король мучился от ее приступов всю жизнь. Не знаю, как насчет всей жизни, но поздней осенью тысяча пятьсот семидесятого года, вплоть до декабря, я и Воротынский вклад в эти приступы внесли. И весомый.

Доставалось Филе от меня по полной программе. Я ему припомнил и неумелую политику в отношении своих колоний в Новом Свете, и любовь к мучительству, и то, как он был жесток со своими подданными в той же Фландрии, устраивая погром за погромом, и его безудержный религиозный фанатизм — все пошло у меня в ход.

Нет-нет, я же говорил, история — штука интересная, но это не моя стезя, и научными трудами, включая даже научно-популярные, я никогда не увлекался. А вот художественную литературу читать любил всегда. Так что мне оставалось лишь припомнить «Легенду об Уленшпигеле», и все. Разумеется, написана она Шарлем Де Костером весьма необъективно, кто спорит. Но от автора художественного произведения объективности вообще трудно требовать. Если чуточку удариться в патетику, то он пишет сердцем, а требовать от сердца беспристрастности глупо. Есть, конечно, и такие книги, которые написаны головой. Они объективны, хотя тоже относительно. Но вот их-то как раз читать неинтересно. Не забирают, не хватают за живое — сердца-то нет.

И потом, кому она нужна, эта объективность? Воротынскому? Да ему подавай совсем иное, чтоб он мог в мыслях перенести на себя и на царя Иоанна фразу, произнесенную про далекого гишпанского короля. Кстати, он, как я заметил, вслух подвергать критике самого царя или хотя бы легкому, вскользь, осуждению отдельные стороны его деятельности в общении со мной так и не рискнул. Хотелось — видел я это, но не решался. Чувствовалось, укатали сивку крутые горки, и, пережив одну опалу, угодить в новую он не хотел.

Да и зачем, когда совсем рядышком еще одна такая же сволочь в державном венце, только по имени Филипп. К тому же, согласно моим рассказам, он похож на царя как две капли воды, точь-в-точь. И уж тут-то Михаила Иваныч дал себе волю. Оторвался на бедном испанском короле по самое не балуй. Получалось вдвойне хорошо: человек и пар выпускает, и в то же время абсолютно лоялен к властям собственной страны — не придерешься.

30