Не хочу быть полководцем - Страница 20

— Четверо, — раздраженно поправил я его. — Еще и мы с тобой.

— Как так? — удивился он, но потом понял, рассеянно улыбнулся и вновь покосился в сторону лестницы.

Взгляд его мне не понравился. Он был каким-то неправильным. В нем явственно чувствовалось что-то нехорошее. Погоди-погоди, а уж не решил ли он из опасения, что я проболтаюсь, наполовину убавить число знающих эту тайну, сократив до одного человека? Так сказать, на всякий случай. Тогда получается, что он сейчас меня… Вот это я попал — что называется, из огня да в полымя. Нет, может, я и напрасно так плохо подумал о нем, но лучше не рисковать.

— Да, чуть не забыл, Борис Федорович, — вежливо заметил я, внимательно разглядывая засапожник Годунова, который тот продолжал вертеть в руках, задумчиво расхаживая по пыточной. — Помимо этого видения у меня и иные были, только потревожнее. Хотел я тебя остеречь…

Ага! Никак сработало. Вон как быстро повернулся, а глазами так и впился в меня. Значит, подействовало.

— О чем остеречь? — нетерпеливо переспросил он.

Ну да, сейчас. Так все сразу тебе и расскажи. Нет уж, милый. Придется тебе обождать. Теперь станешь получать информацию в строго ограниченном количестве, дабы не соблазняться.

— Сам еще не разобрался — уж очень плохо все видно. Как в тумане. Да ты не горюй, — ободрил я его. — До этого еще далеко, точно тебе говорю, так что время есть. Как увижу пояснее — все расскажу и остерегу.

Одновременно я вновь протянул вперед связанные руки. На этот раз Борис вспорол узел на моих веревках без малейших колебаний.

— А о том, что ты мне здесь поведал, молчи, — предупредил он.

— Не маленький, — проворчал я, с наслаждением разминая затекшие запястья.

Не знаю уж, как он втолковывал своему дядьке про допущенную ошибку, равно как и про хитрого татя, который обвел Никиту Даниловича вокруг пальца и удрал с моими денежками, но думаю, что старший Годунов сдался не сразу.

Правда, мужество признать свою ошибку он в себе нашел и перед отъездом даже заглянул ко мне в комнату, где я отсыпался, пользуясь долгожданным комфортом, а главное — заботливым уходом за моими ранами на спине. Не знаю, чем там их смазывала бабка-травница, но явно не слюной какого-нибудь Миколы блаженного, а выбрала средство понадежнее, так что спустя всего час после того, как она забинтовала меня по новой, боль практически утихла, а на второе утро я, проснувшись, вообще обнаружил себя лежащим на спине. Оказывается, народная медицина действительно великая сила, при условии, что ей не помогают блаженные и юродивые.

Застал меня Никита Данилович в неподходящее время. Неподходящее в первую очередь для него самого — делали перевязку ран от плетей, поэтому прощание у нас вышло скомканным. Ему было неприятно глядеть на мою спину — как ни крути, а его работа, мне же, хоть я почти простил, мешал остававшийся на душе осадок от не самых приятных в моей жизни воспоминаний, от которых тоже, как ни старайся, сразу избавиться не получится.

— Ну прощевай, княж Константин-фрязин, — буркнул он, заметив с досадой: — Надо тебе бы сразу поведать… про чуб с кудрями.

«Борис рассказал», — понял я, миролюбиво отозвавшись:

— Не подумал что-то.

— То-то, что не подумал, — назидательно заметил он, будто мой рассказ о том, как сейчас выглядит брат Висковатого, и впрямь мог поколебать его уверенность в моей виновности. — А теперь, где мне татя искать? — всплеснул руками Годунов.

И снова в его голосе послышался попрек: «Не растолковал ты мне, парень, вовремя, а я теперь мучайся, ищи».

— Одежа у него знатная. Ему такая ни к чему, так что либо в Костроме, либо в Ярославле — не знаю, что ближе, — но он с нею обязательно объявится. Ты купцов поспрошай да предупреди, авось и поймаешь, — посоветовал я лениво.

— Уж это непременно, — заверил он меня и вышел.

Практически без одежды и без денег — остроносый вместе с одеждой автоматически прихватил и мой финансовый НЗ, — добираться обратно в Москву мне было несподручно. Да и не мог я уехать, бросив просто так Апостола, который — соврал мне Никита Данилович, точнее, поспешил с преждевременными выводами — вовсе не умер, хотя в сознание не пришел до сих пор. Если бы не Ваня, то сейчас его бы точно не было в живых, но подросток так суетился возле него, что остроносому пришлось сказать, что Андрюха никакой не тать, а холоп, приставленный к мальчишке в качестве няньки. Именно поэтому Апостола заботливо выхаживали, хотя раны у него были не в пример моим, особенно на груди.

Я и сам чувствовал себя не ахти. Пускай бывалый рубака, взглянув на подживающие рубчики, небрежно назовет их царапинами, но крови через них утекло будь здоров, так что оставалась и слабость во всем теле, а временами я еще и чувствовал головокружение и слабость во всем теле.

Опять же — кто меня ждет в этой Москве и кому я там нужен? Ицхаку? Ищи-свищи его. Наверняка давно уже сидит в своем Магдебурге и подсчитывает доход от привезенных с Руси товаров. С англичанина, который мой должник, я тоже навряд ли что вытрясу. Во-первых, срок возврата долга еще не наступил — полгода исполнится только в самом конце января, а попросить вернуть досрочно, пусть и без процентов, — так он разведет руками и скажет, что все деньги вложил в товар. Это, во-вторых. А в-третьих, самое неприятное заключалось в том, что он запросто может их не вернуть вообще.

«Где бумага с нашим уговором, мил-человек? Ах, нет ее у тебя, потерял. Ну тогда считай, что ты и деньгу свою потерял».

Такой вариант тоже нельзя исключать. И хорошо, если весной приплывет Ицхак. С его дотошностью и увертливостью, может, и удастся убедить англичанина вернуть деньги, а если еврею подвернется более выгодный маршрут — пиши пропало. Хоть нет — это вряд ли. Перстень. Приедет он в надежде, что я окажусь посговорчивее, как пить дать приедет.